НАШИ

Автор: Гавайская Гитара Продолжение.


Начало тут


Провожать Раису Исаковну в аэропорт приехали несколько сочувствующих интеллигентных старушек, товарок по кружку вязания крючком, а также бывший сотрудник и председатель месткома товарищ Стаднюк.
Стаднюк был опечален. Он не любил предателей Родины, однако симпатизировал отщепенке Раисе Исаковне (в период угасающей, но всё ещё наличествующей половой активности он даже строил ей некоторые "куры", но Исаковна на компромисс с совестью не пошла).
Единство и борьба противоположностей внутри товарища Стаднюка прорывались наружу в виде исполнения им некоего аналога танца "брэйк-данс". Во всяком случае, Стаднюка очевидно "ломало".
Наконец, месткомовец не выдержал и прихватил Раису Исаковну за острый локоток.
- Эх, Исаковна… Как же ж? Зачем же ж? Жизнь свою честную трудовую зачёркиваешь… За ради чего? Вещизм одолел? Страсть к наживе? Или изменила к старости политический окрас?
У Раисы Исаковны и вправду в некоторой степени нарушился окрас: от переживаний она слегка "пошла пятном". Ей было стыдно перед товарищем Стаднюком, перед тихими вязальщицами, перед покидаемой Родиной, а главное - у неё не было ответа на тяжёлый и простой, как правда, вопрос товарища Стаднюка.
Хреново ей было. Факт.
Олимпиада Васильевна энергично оттеснила Стаднюка от тела слабеющей на глазах бабуси и приказала всем прощаться.
Бабушки-вязальщицы по очереди облобызали Раису Исаковну, а Стаднюк неловко сунул ей в карман сложенную вчетверо газету "Правда":
- На вот тебе... на дорожку.
Раиса Исаковна благополучно прошла таможеный досмотр, сдала вещи в багаж и, ещё раз обернувшись и коротко всплакнув, оставила за собой любимую Родину…
Оказавшись в Америке, бабусечка, к изумлению внучков, не впала в прострацию, а, напротив, довольно лихо освоилась.
Поначалу она жила у младшенького: училась включать самовозгорающуюся плиту, сортировать мусор по принципу "мухи отдельно от котлет" и пользоваться посудомоечной машиной. Она с интересом рассматривала картинки на упаковках из супермаркета и конспектировала иноязычные названия заморской снеди в хорошо нам знакомой тетрадке в линеечку. Вопросов бабуся старалась не задавать, она уважала самообразование. Да и внучки вопросов не приветствовали. Гаркали, чтоб отстала.
Изучив как следует американские дензнаки и уяснив для себя, что есть "квотер", а что - "дайм", бабуся плавно перешла к системе мер и весов. Через пару месяцев она окончательно утратила интерес к писателю Аксакову и заявила, что хочет на английские курсы.
К тому времени Раиса Исаковна легко ориентировалась по карте, умела пользоваться банкоматом и смотрела по телеку шоу Джерри Спрингера, лишь изредка бросая в воздух уточняющие вопросы вроде: "Что такое факинг шит?" (в словаре таких слов ей отыскать не удалось).
Бабусечка с блеском прикончила языковые курсы, оформила все свои пенсионные бумаги, сняла отдельную квартиру и открыла банковский счёт.
Затем Раиса Исаковна состригла свою кичку, сделала "мокрую химию" и купила себе кроссовки и короткие штанцы "капри" в весёлую клеточку. Увесистый пакет с ситцевыми кофточками бабуся сдала в магазин системы "Красный Крест". Туда же отправились вязаные крючком салфетки с далёкой и потерявшей очертания реальности Родины.
В аэропорт "Кенндеди" встречать Олимпиаду Васильевну бабусечка приехала с бойфрендом Ароном.
Арон был - мужчина-мечта: он представлял собою славного предзакатного местечкового еврейца со своеобразным чувством юмора, кодексом мужской чести и замечательно висячим розовым носом. Ну, так и что, что с висячим? Вон, в "Космополитен" пишут, что висячий - признак гиперсексуальности. Во всяком случае, Раиса Исаковна была довольна.
У Арона был только один существенный недостаток: он был маленько глуховат, отчего на любое обращение рефлекторно отзывался тенористым вскриком "Шо?!" (иногда бабуся довольно сильно озлоблялась). Зато он заботился о Раисе Исаковне, называл её "моя цикада" и возил на авто в разные штаты. Что ещё нужно женщине для счастья?
- Роник, дуся, принеси, мой свет, орешков в шоколаде. Ещё целых полчаса до посадки.
- Камон, дарлинг... У тебя будет диабэт. Би стронг плиз. Рефрэйн.
Наконец, в разноликом пассажирском потоке мелькнула знакомая фиолетовая голова. Олимпиада с усилием катила перед собой тележку, уставленную знаменитыми клеёнчатыми сумками в клетку, в каких челноки возят товары народного потребления из Турции и Польши.
- Ну, и говнюки тут в вашей Америке! - сходу вступила Олимпиада, как бы продолжая монолог, прерванный четыре года назад. - Этот кастрат таможенный отобрал у меня палку колбасы. Засранец.
- Маманя, ёксель! - взревел старшой. - Тебе же русским языком было сказано: нельзя в Америку ввозить продукты! Правила такие!
- Что значит - правила? Плевала я на ваши правила. Я ж не холодец из вымени везу - колбаску твёрдую! Она ж не портится, сына!
Раиса Исаковна боязливо подступила к Олимпиаде, подтаскивая к себе оробевшего Арона.
- Липа, доченька, познакомься. Это Арон.
- О. Арон. Еврей? Арон, здрасьте, вы еврей?
- Шо?
- Мама, что это? Он в маразме?
- Он плохо слышит, доча.
- А он не писается по ночам? Скажи мне, мама, это важно. Я должна знать.
Раисе Исаковне мучительно захотелось назад на Родину. Прямо тем же самолётом.
- Липа, вот что… мы поедем. Дела, занешь ли…Си ю эраунд.
Бабуся с Ароном стремительно распрощались с роднёй, поцеловали "новую американку" и спешно отвалили от греха подальше. Арон выглядел слегка подавленым.
Сыны, между тем, загрузили Олпимпиаду в авто и повезли на побывку к старшому.
Они ехали по хайвэю в довольно плотном траффике. Олимпиада смотрела по сторонам. Пейзаж был не слишком. Впереди ехал громадный трак с алой надписью "Ptchelkin, Inc.", чуть ниже надписи чьим-то заботливым пальцем по свежей грязи было выведено "ХУЙ". Олимпиада успокоилась. Она попала в правильное место.
Спустя пару дней сыны повезли Олимпиаду Васильевну в присутствие - оформлять "социал".
Тесное помещение было забито соискателями. Публика была довольно колоритной.
Громадные, все, как одна, беременные негритянки, сифилитичного вида латиносы и “рашен пипл” с характерно-испуганными лицами составляли большинство. Отдельным кланом держались бухарские евреи в васильковых физкультурных штанах и пыжиковых ушанках. Белых американцев не наблюдалось..
На стенке висела доска с полезной информацией на английском, испанском, китайском и русском языках. Чуть ниже была приколота бумажка с написанным от руки текстом: "Пожалуйста, не приносите с собой еду. Кафе на первом этаже." Обьявление было только на русском.
Соотечественников отличало от прочих тяжеловатое сочетание зажима, замешанного на страхе перед гос. органами, с неистребимым всепобедительным хамством.
Одним из непреодолимых психологических препятствий для нашего человека явлалась тонкая жёлтая полосочка, нарисованная на полу примерно в метре от стойки с многочисленными клерками. Полосочка была неким заградительным знаком.
Придя в контору, просителю полагалось встать в очередь за жёлтой полосочкой, дождаться приглашающего жеста черного секьюрити, а потом подойти к освободившемуся клерку. Русские полосочку игнорировали. Видимо, не любили жёлтого цвета.
Выйдя из лифта, земляк испуганнно озирался, затем энергично прорывался к стойке, наваливался на неё грудью и при помощи затейливых жестов требовал переводчика. В лучшем случае он заявлял: "Рашен!" (особо продвинутые говорили: "Ай кэн рашен онли"), в худшем – тыкал пальцами, мычал и выкатывал из орбит оба глаза, чтобы было понятнее. Усталый секьюрити с обречённым видом вежливо приглашал очередного носителя загадочной русской души за пресловутую жёлтую полосочку.
Олимпиада с сынами промыкались в офисе целый световой день, однако всё оформили в лучшем виде.
Пострадавшая от антисемитизма, но не сломленная, Олимпиада Васильевна вступила в новую жизнь.
Если с бытовой и материальной сторонами жизни у Олимпиады всё сложилось, то в душе, так скажем, покоя не было.
Во-первых, она привыкла воровать: это было увлекательно и, вообще говоря, вносило в жизнь яркие тона. В Америке с этим было хреновато. Нет, то есть, найти, где спереть - не проблема, особенно для нашего человека, обладающего намётанным и безошибочным глазом. Но общество местное воровства как-то не поощряло: ни тебе почёта, ни уважения. Скушно, девушки...
- Какие всё-таки тупые эти американцы, маткин берег! - делилась порой с сынами неудовлетворённая Олимпиада. - Что с них взять, если они даже по-русски не понимают.
Во-вторых, на Олимпиаду Васильевну внезапно стали накатывать ностальгические приступы. Даже поедание консервов "Бычки в томате", купленных за бешеные деньги в магазине "Русская Берёзка", не приносило облегчения.
Однако ушлая Олимпиада умудрилась одним ударом решить обе проблемы, каждая из которых, теоретически, способна довести до клиники неврозов.
Она устроилась волонтёром в местный Дом культуры. Ну, конечно, он называется Еврейским центром, "дом культуры" - это уж совсем беспринципно…
Теперь по утрам Олимпиада Васильевна раздаёт бесплатные продукты нуждающимся еврейцам (где тихо и подворовывает для поднятия тонуса), а вечером "без отрыва от производства" поёт в смешанном хоре "Мой народ" в составе альтовой группы.
Не так давно её "повысили", и она стала солисткой, по случаю чего пошила себе новый лиловый сарафан, чтобы было в тон с фиолетовой головой. Красиво.

Нью-Йорк, 2004