История. Глава 1.

Автор: Vadim_verdan Я задаю вопросы. Кто такая Джуди Гарленд ? И мой друг, что сидит рядом со мной, у кагата, на прожженной и мокрой от падающего снега, картонке, отвечает. Актриса, она снялась в нескольких фильмах, и самым известным был Волшебник страны Оз. Помнишь, была такая картина ?
Название знакомое. Что-то про дровосека, трусливого льва и изумрудный город. Неопределенно качаю головой. Кажется, это было очень давно.
Мой друг улыбается. 1939 год, США, Метро-Голдвин-Майер. Называть актеров, спрашивает он.
Я уже давно перестал удивляться тому, что мой друг знает все на свете. Что такое полоний ? Он отвечает, даже не задумываясь. Это химический элемент 6-ой группы с атомным номером 84 в периодической системе. А еще это персонаж Гамлета.
Конечно, друг. Я киваю головой, хотя не помню, чтобы читал Гамлета, и о периодике Менделеева знаю понаслышке. Эти понятия меня сейчас мало заботят. Гораздо сильнее интересует другое.
Я оглядываю своего друга. Он сидит рядом, облокотившись о грязную стенку кагата, пропахшую очистками от картофеля, и тухлыми яйцами, и кошачьим дерьмом, который, чем слить в унитаз, сворачивают в пакет и кидают в мусорку. Но моего друга это мало заботит.
Забавно. Я принюхивался к его куртке не один раз, к дешевой, синтепоновой, порванной у правого плеча, с выдранной с мясом застежкой, и она всегда пахла только снегом. Не приставал к ней запах из кагатов.
Мой друг смотрит на меня и щурится. Снежинки падают ему на лицо, он стряхивает их голой ладонью, и поспешно прячет её обратно в карман. Как думаешь, сколько сейчас на термометре, спрашиваю я. Минус 4 , я думаю, отвечает мой друг, и старается укутаться в куртку. Растягивая ворот свитера, закрывает им нос и рот, дышит, медленно, стряхиваю заледеневшую испарину.
Сейчас, борясь с холодом, он кажется каким-то угловатым. Неуклюжим, и не разочаровываешься в нем, не думаешь плюнуть, назвать его ничтожеством. Наоборот, иногда хочется его просто пожалеть.
Ты будешь спать на улице ? Мой друг кивает, и шарит за кагатом, в поисках двух теплых пледов, дырявых, но все равно очень полезных, и вместе с ними достает целый ворох бесплатных пакетов из супермаркета.
Только не говори, что это все, что ты смог стащить из Walmart . Я смеюсь, друг тоже улыбается. Нет, говорит он, смотри. Берет один пакет, и начинает заталкивать в него остальные. Получается подушка, неудобная, но все равно лучше, чем ничего. Правда, отличная подушка, спрашивает друг.
Конечно. Я хлопаю его по плечу, и съеживаюсь, от очередного порыва ветра. Так мы и сидим, ждем, когда ледяной ветер стихнет, и станет легче, не теплее, но по-крайней мере не будет так пробирать до костей. А он все бесится в переулке, где мы сидим, отталкивается от кирпичных стен, как мячик для пинг-понга, и прыгает на нас.
Он воет. Но, кроме нас, его никто не слышит. И ему надоедает, и он бросается дальше, в поисках благодарных зрителей, которых можно запорошить снегом, заставить поскользнуться на льду, или просто – сорвать шапку, или сумку.
Знаешь, ты выбрал не самое лучшее место для ночевки. Я смотрю на него, и вижу, как незащищенный участок лица бледнеет. Не знаю, как он переживет эту ночь. А его, похоже, это мало заботит.
Что-то не так, спрашивает он. Может, тебе переночевать в метро ? Отвечаю я вопросом на вопрос, а он вздыхает. И пытается натянуть ворот свитера, оранжевого, крупной вязи, такой легко найти в секонд-хенде, еще выше, до самых глаз. Не получится. Сейчас пол-второго ночи, а метро в час закрывается. Неужели ты не знал ?
На этот раз вздыхаю я. Какая разница, знал, не знал. Почему ты раньше не пошел в метро ? Или думал, что на улице резко потеплеет ?!
Он съеживается, под моим натиском, и дрожит. Пытается накрыться разодранным пледом, но через дыры его все равно продувает, и он поправляет плед, пытаясь укрыть хотя бы ноги в старых, затертых, когда-то светло-синих, а теперь цвета грязи, джинсах.
Через пару часов, думаю я, его ноги начнет жечь, затем они будут чесаться. Результатом станет обморожение первой степени, и это еще в лучшем случае. Надо как-то пережить ему эту холодную ночь.
Будешь ? Я достаю из кармана сникерс. Слегка помятый, я оставлял его себе на ужин, но, похоже, не судьба. Я не разламываю его, он и так слишком маленький, да и смысл делить 55 грамм. Это будет по сто с лишним калорий на каждого. Будешь ? Я протягиваю другу шоколадку, он сжевывает её за минуту, давно не видел, чтобы так жадно ели, и говорит «спасибо». Что-то у меня последнее время туго с рационом, говорит он. Я вижу. Шарю по карманам, но кроме крошек от чипсов, мне нечего ему предложить. И я снова размышляю, где же ему переночевать.
Как у него с деньгами ? Может, он найдет на самый скромный номер в гостинице ? Я шарю в карманах, и вытаскиваю на свет тусклого фонаря, по яркости напоминающего ночник, несколько медяков. Три долларовых монеты, два хафа, четыре квотера, два дайма и один никель . Всего мелочи на пять долларов двадцать пять центов. Интересно, неужели во всем городе, с его россыпью Хилтонов и Холидей Инн , не найдется ни одного номера за пять двадцать пять ?
Друг, как у тебя сегодня улов ? Я показываю на жестяную банку, когда-то там были консервы, не знаю, нашел ли он её, или нет, но теперь он ставит её в переходах метро, садится рядом, и делает вид, что спит. Он не кричит, не умоляет, не поет, и не рассказывает свои тяжелые будни. Ему стыдно, я почти уверен, он слишком горд, и слишком боится общественного мнения. Именно поэтому, когда садится в переходе, всегда закрывает лицо капюшоном, и мерно дышит, чтобы не подумали, что он умер. И то, он очень редко занимается попрошайничеством. Только, когда совсем туго.
Друг, как у тебя сегодня улов ? Он берет жестяную банку, ссыпает содержимое на снег, и, копаясь застывшими пальцами, достает несколько медяков. Еще меньше, чем у меня. Пара квотеров, один хаф, и целая россыпь даймов. Доллара полтора, может, чуть больше.
Столько хватит ? Я пожимаю плечами и подставляю ладонь. Он ссыпает мне монеты, я пересчитываю их. Семь долларов и пятнадцать центов. На гостиницу не хватит. А мотаться по городу, по морозу, чтобы встретить человека, который сможет помочь, не вариант. Смотрю на друга. Ему холодно, да что уж говорить, даже я замерз, хотя у меня и куртка потеплее, и джинсы с подкладкой, и туфли на меху.
Идея. Она всегда приходит тогда, когда её ждешь. Ты любишь кофе ? Друг уже клюет носом, нельзя оставлять его здесь спать, его к чертям занесет снегом. Кто знает, может он и не проснется.
Ты любишь кофе ? Друг сонно пожимает плечами. Я толкаю его, он не держится, совсем, запутывается в двух пледах, и падает в снег. Пошли, говорю я, поднимаю, он отряхивается, не смотрит на меня, наверное, обиделся. Я придумал, продолжаю я, смахиваю с разодранного плеча куртки снег, и подталкиваю к выходу из переулка.
Только просидев в кирпичной клетке несколько часов добровольного заточения, понимаешь, насколько же широки улицы в нашем городе. Здесь свободно, не пахнет очистками, как в этих крохотных переулках, где почти всегда ставят чертовы кагаты. Где же еще ? Нельзя же держать их на виду. Это убьет весь шарм заснеженных, урбанистических пейзажей.
Мы идем вперед, два часа ночи, машин почти нет, и все, что нас освещает, это фонари. И луна, но она далеко, и её свет совсем-совсем эфемерный. Не веришь в него, он кажется странной галлюцинацией. В полутьме мы ищем кофейню. Она была где-то здесь, совсем недавно, пару недель назад я пил здесь латте. Надо отдать им должное, их латте арт – это нечто.
При мне бариста из обычного эспрессо с молоком, простой зубочисткой, которой он, надеюсь, не чистил зубы, сделал розочку из пены. Я тоже попробовал что-то подобное, он добился только равномерных молочно-белых кругов на светло-коричневой поверхности кофе.
Пройдя до конца улицы, мы наткнулись на кофейню. Стеклянные двери покрылись инеем, а вывеска оказалась полностью заметена, и только по неоновому миганию из-под толщи снега я понял, что это - то место.
Внутри тепло, так, что я почувствовал, как у меня оттаивает лицо. Смахнув несколько снежинок с бровей, носа и щек, я прохожу к стойке, мимо уютных, круглых столов, на каждом из которых стоит картинка с дымящейся чашкой кофе.
У вас есть латте ? Бариста удивленно смотрит на меня. Я спросил что-то глупое ?
Это кофейня, поясняет он. Да, мы не Старбакс , мы и не претендуем, он разводит руками по залу, но в чем-то мы и не хуже. Мы не гонимся за количеством, мы гонимся за качеством.
Да, киваю я, и продолжаю фразу про себя, конечно, так говорят все, кому это самое пресловутое количество не по карману. Ну, я беру в руки меню, раз у вас есть практически все, что нужно, дайте два латте, обычных, я смотрю на все еще дрожащего друга, которому сейчас, чтобы согреться, нужно чего-нибудь горячего и перекусить, два пирожных, не важно каких, и побыстрее.
Бариста неторопливо готовит эспрессо. Подогревает молоко, взбивает, так, что пена получается густой и однотонной. Выглядит она массивно, могу спорить, никель она выдержит. Бариста переливает молоко в эспрессо, осторожно помешивает, и протягивает две чашки. Ставит рядом блюдечко с пирожными, я расплачиваюсь.
Мы идем к столику в самом конце, за ширмой. Я слышу, как у меня в кармане гремит мелочь. Четыре доллара, восемьдесят пять центов. Неплохо. Лучше, чем в гостинице, а еще можно и перекусить.
Самое лучшее место, говорю я, и сажусь на софу. Преимущество именно этого места – здесь, вместо обычных пластиковых стульев, от которых спина к концу чаепития становится дубовой, и не гнется, стоят невысокие удобные диванчики. Столы стоят не слишком близко, можно закинуть ногу на ногу, не боясь сбить стол. А именно здесь, за ширмой, благодаря вытяжке над нашими головами, разрешается курить.
Неплохо устроились, говорю я. Мой друг кивает, и улыбается. Ему тепло, и поэтому и улыбка у него теплая. Я наконец-то могу не беспокоиться о нем. С ним все будет хорошо, по-крайней мере, до вечера.
Я отвлекаюсь от созерцания своего друга, жадно поглощающего кофе. Стоило бы волноваться за его горло, мне лично латте показалось горячим, а он пьет его, как какую-нибудь колу. Смотрю на часы. Пол-третьего. Секундная стрелка перескочила рубеж, и теперь два тридцать один. Мне пора собираться. Я достаю из кармана остаток денег. Три с хафом пододвигаю к другу. Он, с набитым ртом, пытается качать головой, но я отмахиваюсь, и подхожу к баристе.
Две чашки латте. Он кивает, отворачивается, я ссыпаю мелочь на стойку, и подзываю его еще раз. Маленькая просьба. Он вопросительно смотрит на меня. Не дай Бог ты спросишь, придурок, растворимый ли у нас кофе, говорят его глаза.
Видите моего друга, показываю я, принесете ему эти две чашки. А то он очень устал, сделайте покрепче, чтобы не заснул. Бариста равнодушно пожимает плечами. Я задумчиво провожу пальцем по подбородку. Делаю вид, что думаю. Не хорошо будет, если он заснет здесь. Может, дать ему таблетку ноотропила ? А у вас есть ? Бариста удивленно смотрит на меня.
Хорошо, я развожу руками, деланно вздыхаю, ну а какие-нибудь сильные энергетики у вас есть ?
Отлично, я попал в яблочко. Бариста заторопился, полез под стойку, может, у них там аптечка ? А толку, там все равно от сердца, от желудка, да бинты с ватой. Надо давить дальше. Я облокачиваюсь на стойку, и, заглядывая вниз, прошу. Раз ничего нет, вы не откажетесь каждые десять минут подходить проверить моего друга. А то сами понимаете, если он заснет, будет так неудобно.
Бариста, теперь пахнущий лекарствами из аптечки, а не тонким ароматом сортов кофе, вылезает из-под стойки. Пусть спит, отрезает он, и возвращается к латте.
Я подхожу к ширме, даже не заглядываю, я и так слышу тихое, мерное посапывание. Ему сейчас хорошо, и может быть, снится дом. То место, куда ты можешь придти в любое время, никто тебя не выгонит, и поставит столько кофе, сколько ты выпьешь, просто так, потому что любит тебя.
Становится грустно. А где же мой дом ? Я не знаю ответа. И иду на улицу, чтобы снег и ветер освежили мою голову. Просто, чтобы постоять под ночным небом, настолько далеким, именно сегодня, что звезд практически не видно, и даже попытайся я различить большую медведицу, увидел бы только смазанную картину. Поэтому я не смотрю на небо, но знаю, оно где-то там, над моей головой. И становится хорошо, хоть и немножко неуютно. И я снова думаю о доме. Где ты, home sweet home ?

(Градусы в Фаренгейтах, деньги в долларах).