Дом в Таганроге

Автор: Коля Полкин Перестала посещать меня как-то Муза. Сижу значит я над чистым листом, плотной мелованной бумаги, со своей любимой авторучкой с золотым пером и тёмно-малиновыми чернилами, и чувствую — в голове ни одной достойной ни пера, ни бумаги фразы не рождается, душа не поёт, хоть тресни!

Долго терпел я такое своё незавидное положение, но нервы-то не железные, в конце-концов начали сдавать. Начал я тогда, по совету Григоряна, тот что из рок-группы «Крематорий», Музу разными средствами, и так и эдак её родимую, призывать и заманивать: с завода кузнечно-прессового оборудования, где работал на полставки уволился и тунеядничал уже месяца три-четыре; пьянствовал, неделями не просыхал; и мартини, и ликеры разные дорогие сладкие, и горькую дешёвую водку-палёнку пил — не помогает; по узенькой улочке, где в окошках красные фонарики тускло так заманчиво горят, хаживал и некоторые кельи там не безвоздмездно посещал — без толку!

Не прилетает желанная злодейка, шалунья и проказница как прежде — тяжко от такого конфуза на душе. Ни утро её, своим свежим весенним дыханием, в открытую форточку не приносит; ни тихой летней ночью, после раскалённого солнцем южного дня, в распахнутое настежь окно, не залетает она с приятным прохладным ветром; туда, где как обычно до зари, горит настольная лампа, с зелёным абажуром, на старом потёртом дубовом столе.

Издатель мой, звонит мне, ругается, требует обратно аванс, который я давно уже прогулял. Я ему который раз объясняю ситуацию, а он или не хочет входить в положение, или и вправду — не понимает творческих людей. Как такого тугого человека вообще на такую деликатную службу наняли — в толк не возьму!

* * *

Встретил на улице знакомую поэтессу, пожаловался ей, а она в ответ: «Представляешь парниша, такая же ерунда … !» Ну, - говорю, - подруга, нужно как-то выходить нам из нашего же положения. Тут, бац, мысль мне в голову вдарила, тараторю ей скороговоркой пока не выветрилась, - Нужно снять флэт в каком-нибудь пропитанном культурой городе; Питер к сожалению нам не подходит — далеко и дорого; Таганрог — близко и относительно дёшево — наш выбор!

Она захлопала в ладоши, запрыгала где стояла, на месте, как заведённая, полезла целоваться. Губную помаду свою, с моей физиономии, как остынешь сотри, - говорю, - а то моя жена заметит, скандал будет. А ты чо, женатый ещё чоль? - скривила было она удивлённую и одновременно недовольную физиономию, но сразу же махнула рукой, - А в принципе мне пофиг, не ревнивая я! Поехали скорей хату искать!

* * *

Кружили мы значит с ней почти неделю по Тагану. В девятине серой монолитной бетонной, а тем более кирпичной комуналке вонючей, негде развернуться телом, разгуляться фантазии, простора нету для мистических наших гостей, которых мы ж с ней собрались принимать — долгожданных.

Не постояли мы за ценой — поступили как напутствовал нас своей боевой песней Окуджава. Выбрали мы значит целый частный дом, на берегу залива Азовского моря, прямо на самом кончике Таганьего Рога. С территории домовладения на песчаный берег залива моря вела тяжёлая железная ржавая лестница. Тихими лунными ночами любил я пощекотать себе нервишки: нагишом заплывал я в темноту залива, по прохладной чёрной воде. Жутко конечно, под ложечкой сосёт, но для причащения к искусству слова — необходимая процедура.

И уже вскоре, как и положено настоящему одарённому писателю, только я садился за письменный стол, как перо с лёгкостью начинало скользить по бумаге, фиксируя развивающийся сюжет романа. Вымышленные герои жили интересными, насыщенными событиями жизнями: влюблялись, женились, поднимались по карьерной лестнице, рожали и воспитывали детей, ссорились, в отместку заводили любовников и любовниц, и решали возникшие из-за этого проблемы в меру своего воспитания и характера.

У поэтессы тоже всё наладилось, включая и личную жизнь — «как молоды мы были, как искренне любили, как … » (это я скопипастил у Градского). Вечерами, она, качаясь в гамаке, то яростно, в агонии, как Маяковский, уверенно декларировала свои строфы сияющим на чистом безоблачном небе звёздам; то, свернувшись калачиком, дрожа как в лихорадке, мурлыкала себе под нос колыбельную любовную лирику, мотивом похожую на Пушкинскую, и плакала, видимо от приливов счастья.

* * *

Всякий раз гуляя по городу, я был непременно доволен сменой обстановки; горд тем, что так остроумно и оригинально придумал развеяться от бытовухи, сковавшей фантазию. Здесь, в Таганроге, я чувствовал как пронизывает меня дух города, в котором жил и творил Чехов — мой кумир и идеал прозаика. Частенько упивался я мыслью, что Антон Палыч, также как сейчас я, наверняка гулял по Таганрогу, по этим же самым узким наклонным улочкам. И конечно же, особенно остро присутствие его парящей души ощущается возле его Домика-музея.

Из открытых пыльных окон старого потрескавшегося здания, на моём излюбленном маршруте ежедневных прогулок, обыкновенно льются попеременно то женское сопрано, то мужской бас — это занимаются оперным пением студенты музыкального училища. В другом квартале города, по звукам виолончели и фортепьяно, неуверенно играющих гаммы и простые мелодии, я догадывался, что родители там приучают классической музыке своих отпрысков.

* * *

Регулярно, вечерами, поэтесса, для чтения своих шедевров на публике, тренировала дыхание и такт, - «А-ах! О-ох! У-ух!» - делала она необходимые ей в её ремесле упражнения. «Стыда нету, каждый день … , бесстыдники!» - завидовали и льстили мне своими неверными домыслами соседи, выливая свою злобу в виде оскорблений в приоткрытую в арендованном нами доме форточку или окно.

Свои «шедевры» писал я обыкновенно ночером, под фуги драматических симфоний Вагнера, сидя перед настежь открытым окном, включая привезённый из дому аудио-центр на полную громкость, т.к. считаю что тихо слушать такого гениального изобретательного композитора просто свинство — не слышно тонких нюансов. Это раздражало, бесило и вызывало полнейшее непонимание и агрессию соседей и жителей квартала, которым как обычно завтра нужно вставать на работу в 7-м часу утра. Они кидали камни на железную крышу нашего временного пристанища, чтобы хоть как-то выместить злобу и сажу своей гадкой душонки.

Мою сожительницу, в свою очередь, Муза посещала ранним утром. В шёлковой ночнушке купалась она в Таганрожском заливе, в нежных, робких и поэтому ещё ласковых лучах разгорающегося дня; а потом, видимо по требованию рифмы декларируемого или сочиняемого стиха, маршировала или вальсировала она вдоль береговой линии, отвлекая рыбаков от их снастей и попутно распугивая браконьеров.

* * *

Местные жители разыскали в городе и нажаловались домовладелице о нашем не укладывающимся в рамки их понимания, а значит неправильном, ненормальном с их точки зрения поведении. Та пришла, учинила скандал и нам пришлось съехать с осквернённого самой же владелицей места.

Но роман, на бумаге и в моей жизни, был уже в финальной своей стадии. Рукопись я вскоре предоставил издателю, а с женой развёлся сразу же по возвращению. Так что все наши с поэтессой моральные и физические усилия, а так же финансовые затраты, оправдались и возымели желаемый и побочный результаты.